Красивых деревьев на свете много, но самое родное — это, конечно, берёза. Рассказываем, как так получилось и за что мы её полюбили. А также о том, можно ли обниматься с французскими берёзами, как добыть сок и при чём тут Штирлиц, Василий Шукшин, князь Вяземский, ампирная мебель и валютный магазин эпохи застоя.
В рубрике «Фишки России» мы рассказываем о вещах и явлениях, которые с высокой вероятностью встречаются именно, а иногда и только у нас. Без них не обойтись, если нужно было бы открыть Музей российского настоящего.
В этом материале мы о берёзе. Берёза не самое распространённое в России дерево, и в Европейской части, и уж тем более за Уралом. Лидируют ели и пихты. И всё же именно берёза оказалась символом родины для многих, кто родился в нашей стране. Причём, в отличие, например, от медведя и балалайки, которые равны понятию «Россия» в сознании иностранцев, берёза — давно воплощение российскости для нас самих. Примеров тому много и в прозе, и в поэзии, и в живописи, и позднее в кино. А истоки этой любви к чёрно-белым стволам обнаруживаются в фольклоре. Впрочем, и это неудивительно. Ведь берёза — одно из самых удобных в быту деревьев: её дрова хороши, сок полезен, из ветвей выходит отличный веник для бани, на берёсте можно писать, а ещё из неё чего только не делают — от посуды до обуви. Но, как это бывает с любым символом, однажды он рискует превратиться в банальность. И это тоже с берёзой случалось. Рассказываем.
Текст: Александр Фельдберг
Берёзовая роща. Фото
wikimedia/Andrey Butko
«Сегодня, 24 марта 1945 года, Штирлиц возвращается в Берлин. Мир ещё не завоёван, и поэтому он едет в Берлин работать». У советского разведчика каждое мгновение на счету, и всё же по пути в Берлин он глушит мотор и останавливается, чтобы посидеть у обочины и немного передохнуть. Камера долго держит на крупном плане задумчивое лицо Штирлица, а потом медленно отъезжает, так что в объектив попадают две берёзы, а потом ещё две. Это финальный кадр самого популярного советского сериала «Семнадцать мгновений весны». Дальше — титры и та самая песня про «ты полети к родному дому, отсюда к родному дому». Лес по дороге к Берлину был смешанный, поэтому у полковника Максима Максимовича Исаева вроде бы был выбор, под какое дерево сесть. Но на самом деле выбора не было. Тосковать по родине на чужбине можно только под берёзой.
Кадры из фильма «Семнадцать мгновений весны», 1973
А началось всё, как обычно, с Пушкина. Вспоминая в письме к Дельвигу своё крымское путешествие 1820 года, поэт писал:
«Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была берёза, северная берёза! Сердце моё сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне, хотя всё ещё находился в Тавриде, всё ещё видел и тополи, и виноградные лозы».
Вслед за Пушкиным, как и положено, высказался Лермонтов. В известном всем по школьной программе стихотворении «Родина» он противопоставил «славу, купленную кровью» и прочий военно-патриотический официоз неброскому родному пейзажу с берёзкой. Даже с двумя:
Люблю дымок спалённой жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь жёлтой нивы
Чету белеющих берёз.
Развил тему Пётр Вяземский. Князь подолгу жил в Европе и знал толк в ностальгии по родине. Берёза из одноимённого стихотворения 1855 года предстаёт её символом: пусть это не самое красивое и «поэтичное» дерево на свете, зато своё, родное. И увидеть его на чужбине — всё равно что получить весточку из дома:
Средь избранных дерев — берёза
Не поэтически глядит;
Но в ней — душе родная проза
Живым наречьем говорит.
<...>
Почтовый фактор — на чужбине
Нам всем приятель дорогой;
В лесу он просек, ключ — в пустыне,
Нам проводник в стране чужой.
Из нас кто мог бы хладнокровно
Завидеть русское клеймо?
Нам здесь и ты, берёза, словно
От милой матери письмо.
Фотографии из дореволюционных архивов: «На прогулке», Иван Авдонин,
1910 год, и «Густя среди двух берёз», Александр Гринберг, 1900-е.
Фото russiainphoto.ru (1,
2)
Эмигранты первой волны, покинувшие Россию после октября 1917-го, тосковали по родине не меньше Вяземского, и без берёзы тут тоже не обошлось. Вот как писала об этом Тэффи в парижском рассказе 1920 года «Ностальгия»:
«Конечно, и здесь есть трава. И очень даже хорошая. Но ведь это ихняя e’herbe, a не наша травка-муравка. И деревья у них, может быть, очень даже хороши, да чужие, по-русски не понимают. У нас каждая баба знает: если горе большое и надо попричитать — иди в лес, обними берёзоньку, крепко, двумя руками, грудью прижмись, и качайся вместе с нею, и голоси голосом; словами, слезами изойди вся вместе с нею, с белою, со своею, с русской берёзонькой! А попробуйте здесь. „Allons au Bois de Boulogne embrasser le bouleau!“ (Пойдёмте в Булонский лес обнимать берёзу! (фр.)). Переведите русскую душу на французский язык... Что? Веселее стало?»
Танцы в посёлке Берёзки — теперь это район города Магнитогорска,
1937 год. Фото
russiainphoto.ru/МАММ / МДФ/Владислав Микоша
В каком-то смысле Тэффи идёт дальше Вяземского: берёзы на чужбине вовсе не веселят душу странника, ведь они французские, по-нашему не понимают, с ними не обнимешься. С другой стороны, ироничная интонация намекает, что «русская берёза» уже воспринимается автором как штамп. И тут, конечно, пора вспомнить Есенина: про берёзу в его поэзии можно написать отдельную монографию.
Дело, конечно, в первую очередь в более близком знакомстве с предметом. Если Пушкин, Лермонтов, князь Вяземский или образцовый помещик Афанасий Фет, автор стихотворения «Печальная берёза», видели эти деревья только из окна своего экипажа или когда приезжали на лето в родовое имение, то крестьянский сын Серёжа Есенин вырос среди берёзовых рощ. Неудивительно, что именно благодаря ему берёза прочно обосновалась в русском поэтическом пейзаже в качестве главного символического дерева. И именно Есенин транслировал в русскую литературу народную мифологию берёзы. В чём же она состояла?
Памятник Сергею Есенину, работа скульптора Владимира Цигаля, на
Есенинском бульваре в Москве и марка с изображением поэта. Фото
russiainphoto.ru/Архив Валентина Хухлаева / © Галерея Люмьер;
wikimedia
На самом деле, эта история началась вовсе не с Пушкина. Берёза издревле была особо почитаемым деревом у восточных славян в целом и у русских в частности. Поскольку, в отличие от хвойных деревьев, она сбрасывает листву на зиму, в центре ритуальных и праздничных действ берёза оказывалась в конце весны — начале лета и символизировала возрождение жизни. В период «зелёных святок» молодые девушки водили вокруг берёз хороводы, «завивали» их (то есть завязывали ветки так, чтобы получались венки) или «заламывали» — пригибали деревья к земле, сплетая их ветки с травой. Именно к этому действу, кстати, отсылает фраза «некому берёзу заломати» из знакомой всем с детского сада песни «Во поле берёза стояла». Из берёзовых ветвей девушки плели венки и бросали их воду, гадая о своей судьбе: утонувший венок предвещал близкую смерть; прибитый к берегу свидетельствовал о том, что девушка в этом году не выйдет замуж, а уплывший по течению означал скорое замужество.
Берёзы на гербах регионов России: 1) Угорская волость,
муниципальное образование в Дзержинском районе Калужской области
было упразднено в 2015 году; 2) Куйбышевский район Калужской
области; 3) Берёзовский район Ханты-Мансийского автономного
округа; 4) Берёзовский район Пермского края. Фото wikimedia
(1,
2,
3,
4)
Связь берёзы с женской судьбой прослеживается и в традициях, не связанных с гуляньями на «зелёные святки». Незамужние девушки приносили берёзе угощения и просили исполнить заветные желания, к берёзам приезжали молодожёны, а беременные женщины просили у берёзы сил и помощи, чтобы роды были лёгкими. В русском фольклоре берёза часто оказывается заколдованной девушкой: например, в сказке «Берёза и три сокола» чёрт похищает царскую дочь и превращает её в берёзу. Хорошо, что поблизости оказался солдат с большим сердцем. Три ночи он читал над заколдованной царевной молитвы: «Одну ночь читал — вышла из берёзы красная девица, красоты неописанной, по самые груди; другую читал — вышла по пояс; третью ночь читал — совсем вышла».
От Есенина до Шукшина
Берёза у Есенина часто оказывается символом как малой, так и большой родины, которую он называет «берёзовой Русью» и «страной берёзового ситца», «где льётся по равнинам берёзовое молоко». Но главное, вслед за фольклорной традицией Есенин изображает берёзу именно молодой девушкой — с косами, бусами, в сарафане и серёжках:
Зелёная причёска,
Девическая грудь,
О, тонкая берёзка,
Что загляделась в пруд? («Зелёная причёска...», 1918)
Я навек за туманы и росы
Полюбил у берёзки стан,
И её золотистые косы,
И холщовый её сарафан. («Ты запой мне ту песню, что прежде», 1925)
Берёзы здесь улыбаются и плачут, а лирический герой с ними разговаривает, обнимает их и даже целует им ножки:
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал берёзку. («Клён ты мой опавший», 1925)
Тот, кто видел хоть однажды
Этот край и эту гладь,
Тот почти берёзке каждой
Ножку рад поцеловать. («Мелколесье. Степь и дали...», 1925)
Иллюстрации из книг Иоганна Георга Штурма и Франсуа Андре, 1796 и
1812 год. Фото wikimedia (1,
2)
Те же фольклорные мотивы — берёза как девушка-красавица, с которой разговаривают и обнимаются, — находим через полвека в фильме Василия Шукшина «Калина красная». Главный герой Егор Прокудин, едва откинувшись с зоны, просит водителя притормозить у берёзовой рощи (совсем как Штирлиц, заметим в скобках): «Ну-ка, останови-ка, сынок, я своих подружек встретил. Надо попроведать, а то, вишь, они плачут». Встав на путь исправления в местном колхозе, Егор подъезжает к березняку на тракторе и заводит с деревьями задушевный разговор: «Невестушки мои хорошие... Вы бы хоть крикнули — иди, Егор, попроведуй нас. Ну уж теперь сам увидел. Здрасьте! Ну что, как вы тут? Я теперь рядом буду здесь, заходить буду к вам...». Но часто заходить не получится — через десять минут экранного времени Егор получит роковую пулю от бывших дружков-бандитов. Но, прежде чем умереть на руках любимой Любы, он будет истекать кровью, привалившись к стволу берёзы. Финал этот вызывает в памяти ещё один советский киношедевр, фильм «Летят журавли» Михаила Калатозова. Главный герой Борис (Алексей Баталов) погибает от шальной пули, привалившись к стволу берёзы, и в последние мгновения жизни перед глазами у него кружатся именно берёзки.
В сюжете «смерть у берёзы» тоже можно при желании увидеть продолжение фольклорных мотивов. Берёза, как мы уже говорили, символизировала для древних славян возрождение к новой жизни, а потому, с одной стороны, она приносит счастье и оберегает от зла, а с другой — связана с душами умерших. Существовало, например, поверье, что в ветки берёзы на Троицу вселяются души умерших родственников, а записи фольклористов в нескольких среднерусских областях сохранили выражение «в берёзки собирается» — так говорили об умирающем. Поэтому неудивительно, что в русской поэзии берёза появляется не только как «девица-красавица-невестушка» или «самое русское дерево на свете», но и как кладбищенское дерево. В стихотворении Твардовского «Памяти матери» (1965) лирическая героиня — сосланная в годы раскулачивания в Сибирь мать поэта — видит во сне берёзы на могильных холмах в родной деревне:
И ей, бывало, виделись во сне
Не столько дом и двор со всеми справами,
А взгорок тот в родимой стороне
С крестами под берёзами кудрявыми.
«Семик», лубок, девятнадцатый век. Семик — это праздник восточных
славян, отмечается на седьмой четверг после Пасхи, за три дня до
Троицы. В этот день принято поминать людей, умерших неестественной
смертью. Фото
wikimedia
Вспоминает могилу матери в стихотворении «Берёзы» (1957) и Николай Рубцов:
Я люблю, когда шумят берёзы,
Когда листья падают с берёз.
Слушаю — и набегают слёзы
На глаза, отвыкшие от слёз.
<...>
Только чаще побеждает проза,
Словно дунет ветер хмурых дней.
Ведь шумит такая же берёза
Над могилой матери моей.
Чтобы съехать с грустной кладбищенской темы, обратимся на время к прекрасному: если в русской поэзии берёза закрепилась в первых десятилетиях 20-го века, то в живописи это произошло почти на полвека раньше. С 1870–1880-х годов выставки передвижников (и не только) наводнили многочисленные «Берёзовые рощи», «Ручьи в берёзовом лесу», «Березняки», «Старые берёзы», «Берёзовые аллеи» и «Берёзы у реки». На хрестоматийной картине «Грачи прилетели» Алексея Саврасова птицы сидят именно на голых ветках берёз, «Скит в лесу» Виктора Васнецова тоже расположился в березняке. Берёзы писали в разные времена года и в самых разных стилях. В знаменитой «Берёзовой роще» Архипа Куинджи (1879) такой резкий контраст солнца и тени, что она напоминает тропики. Одноимённая картина Шишкина, написанная почти на 20 лет позже, напротив, поражает реалистичными деталями кривого склона, жёсткой коры и сочных листьев. А «Берёзовая роща» Исаака Левитана (1889), над которой художник работал четыре года, это по-импрессионистски лёгкая игра мягкого света и тени на стволах, листве и траве.
«Берёзовая роща», Архип Куинджи. Холст, масло, 1879 год. Фото
wikimedia
Историю создания одной из самых удивительных «берёзовых» картин в истории русской живописи — «Февральская лазурь» (1904) — её автор Игорь Грабарь описывал так: «Я стоял около дивного экземпляра берёзы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на неё, я уронил палку и нагнулся, чтобы её поднять. Когда я взглянул на верхушку берёзы снизу, с поверхности снега, я обомлел от открывшегося передо мной зрелища фантастической красоты: какие-то перезвоны и перекликания всех цветов радуги, объединённых голубой эмалью неба. Тогда я подумал: „Если бы хоть десятую долю этой красоты передать, то и это будет бесподобно“». Получившуюся картину сам художник назвал «праздником лазоревого неба, жемчужных берёз, коралловых веток и сапфировых теней на сиреневом снегу».
Слева: «Февральская лазурь», Игорь Грабарь. Холст, масло, 1904 год.
Справа: «Золотая осень», Исаак Левитан. Холст, масло, 1895 год.
Фото wikimedia (1,
2)
Мотив «райской, сказочной берёзовой рощи» встречается не только в живописи. Тут, во-первых, надо упомянуть классические фильмы-сказки Александра Роу: и Василиса Прекрасная в одноимённом фильме, и Настенька в «Морозко» бродят по берёзовым рощам, которые режиссёр превращает в настоящий сказочный лес. Кстати, рощи для своих сказок Роу снимал под Звенигородом, рядом с деревней Гигирёво, которую даже прозвали Гигироу. Ну а самая известная берёзовая роща в русской поэзии описана Николаем Заболоцким. Стихотворение 1946 года «В этой роще берёзовой» позднее в усечённом виде было использовано в фильме «Доживём до понедельника» (помните, как герой Тихонова музицирует у себя дома и напевает вполголоса?). После этого оно обрело вторую жизнь в качестве военно-патриотической песни. На самом деле вещь эта гораздо глубже и мощнее, и упоминаемая в нём победа — это победа над смертью. Ну а собственно берёзовая роща тут — тихая гавань «вдалеке от страданий и бед», и одновременно место совершенно райской красоты:
И над рощей берёзовой,
Над берёзовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка, —
Встанет утро победы торжественной
На века.
Слева: «Берёзки», Александр Головин. Бумага, акварель, гуашь,
1908—1911 годы. Справа: «В лесу», Аркадий Рылов. Холст, масло,
1905 год. Фото wikimedia (1,
2)
В послевоенной и позднесоветской официальной культуре всё было как в песне Людмилы Зыкиной: «У нас в каждой песне берёза, берёза под каждым окном». Берёза превратилась не просто в штамп, а в трейдмарк официального патриотизма:
Без берёзы не мыслю России, —
Так светла по-славянски она,
Что, быть может, в столетья иные
От берёзы — вся Русь рождена. (Олег Шестинский)
Это проявлялось как в живописи (погуглите, если не видели, картину Марата Самсонова «Н. С. Хрущёв и Ф. Кастро в берёзовой роще» — она и сейчас производит сильное впечатление), так и в поп-культуре. Например, в «Малиновке», хите группы «Верасы» 1980-х:
Прошу тебя, в час розовый
Напой тихонько мне,
Как дорог край берёзовый
В малиновой заре.
Скепсис советской интеллигенции по поводу «любви к родным берёзам» лучше всего выразил Сергей Довлатов: «Короче, не люблю я восторженных созерцателей. И не очень доверяю их восторгам. Я думаю, любовь к берёзам торжествует за счёт любви к человеку».
При этом параллельно вне идеологического контекста «берёзка-девушка» существовала в детской поэзии:
Если б дали берёзке расчёску,
Изменила б берёзка причёску (Ирина Токмакова)
А также в неофициальных песнях под гитару, из которых позже родился русский шансон:
Белая берёза, я тебя люблю.
Протяни мне ветку свою тонкую
Без любви, без ласки пропадаю я.
Белая берёза — ты любовь моя. (Владимир Трепетцов)
Выступление ансамбля «Берёзка», фотограф Юрий Садовников, 1970-е.
Фото
russiainphoto.ru/МАММ / МДФ/Юрий Садовников
Именно во второй половине XX века в СССР появляются две знаменитые «Берёзки». Первая — это хореографический ансамбль, образованный в 1948 году. Он специализировался на русском народном танце — хороводах (тех самых, что водили вокруг берёзок на Троицу), кадрилях и хореографических «картинах». Фирменный «плывущий шаг» ансамбля «Берёзка» (когда кажется, что девушки в ярких длинных сарафанах стоят на месте, а сцена под ними движется по кругу) за это время увидели зрители восьмидесяти с лишним стран — от Польши до Колумбии и от Венесуэлы до Вьетнама. Это был идеальный образец русского народного творчества, ориентированного на экспорт. А вот появившиеся в 1960-е валютные магазины «Берёзка» занимались исключительно импортом. Там за валюту или специальные чеки дипломаты, военспецы и другие счастливчики, бывавшие в командировках «за бугром», могли приобрести заграничные товары, о которых простой советский человек не мог и мечтать: от виски и импортных сигарет до фирменных американских джинсов и японских кассетных магнитофонов. Так родная русская берёзка превратилась в символ заграничного капиталистического рая.
У магазина «Берёзка» на улице Горького (Тверская) в Москве,
фотограф Юрий Кривоносов, 1962 год. Фото
russiainphoto.ru/МАММ / МДФ/Юрий Кривоносов
Но довольно символических смыслов — поговорим о смыслах практических. Ведь берёза, хоть и символ России, но прежде всего дерево. В «Словаре пословиц русского народа», составленном Владимиром Далем, загадка про берёзу звучит так: «Есть дерево об четыре дела: первое дело — мир освещает; другое дело — крик утишает; третье дело — больных исцеляет; четвёртое дело — чистоту соблюдает». «Мир освещает» — это берёзовая лучина. Она горит ярко и почти без копоти. «Крик утишает» — это про дёготь, который делали из берёсты. Им смазывали колёса телег, чтобы те не скрипели. «Больных исцеляет» (вариант: «дряхлых пеленает») — тут речь не про людей, а про треснувшие горшки. Их перевязывали берёстой и использовали для хранения сыпучих продуктов. И, наконец, «чистоту соблюдает». Это самая простая загадка: берёзовый банный веник считается лучшим и самым полезным. Эфирные масла, содержащиеся в берёзовой листве, помогают работе бронхов.
Что ещё нужно добавить к «делам» берёзы, упомянутым у Даля? Ну, во-первых, берёста — это наш древнерусский папирус. Более тысячи найденных (прежде всего в Новгороде) берестяных грамот — завещания, долговые расписки, любовные письма, школьные задачки, судебные протоколы, заговоры — уникальный источник знаний о жизни средневековой Руси. Ну и конечно, мягкая и податливая берёста — любимый материал резчиков по дереву, которые делали и делают из неё всё, что душе угодно: от традиционных туесов, лаптей и шкатулок до сумок, брошей и даже бейсболок.
Новгородская берестяная грамота, четырнадцатый век. Фото
wikimedia
Во-вторых, весной ствол берёзы наполняется соком (технически говоря, это влага, насыщенная минералами и глюкозой). Берёзовый сок — ностальгический вкус из советского детства, восемь копеек стакан. Но добыть его можно и самому, если просверлить в стволе маленькую дырочку и вставить туда капельницу. Впрочем, во многих городах это сейчас запрещено, а если соберётесь делать это в лесу, то, во-первых, запаситесь терпением (сок вытекает из ствола со скоростью примерно пол-литра в час), а во-вторых, не забудьте заткнуть сделанное в стволе отверстие мхом — тогда оно быстро затянется и дерево не пострадает. В Древней Руси из забродившего берёзового сока делали берёзовицу — сладковатый слабоалкогольный напиток. Впоследствии он был вытеснен квасом, гораздо лучше подходившим для массового производства.
Имитация прилавка магазина в России 1990-х. Ельцин-центр в
Екатеринбурге. Фото Анны Черниковой
Наконец, надо упомянуть карельскую берёзу, из которой делали и делают роскошную мебель. Обыкновенная берёза не слишком для этого приспособлена, так как древесина её подвержена воздействию влаги, а вот карельская необыкновенно твёрдая и плотная, не гниёт, не пересыхает и к тому же имеет узорчатую фактуру, напоминающую мрамор. Кресла со сфинксами, стулья со спинками в виде лир, кушетки и секретеры из карельской берёзы украшали богатые помещичьи дома и петербургские дворцы, а Карл Фаберже даже сделал из этого дерева ювелирное яйцо по заказу Николая II и так его и назвал — «Берёзовое». Ещё одна связь берёзы с «высоким стилем» — вошедшие в моду во второй половине восемнадцатого века «берёзовые домики». Такие павильоны-сюрпризы имелись, например, в парках в Петергофе, Кузьминках и Гатчине. Все они утрачены, но гатчинский в 1970-х был воссоздан. Работали берёзовые домики на контрасте: за скромным фасадом бревенчатой избы — сюрприз! — скрывался роскошный дворцовый интерьер.
Да, и ещё берёзовыми прутьями в старину пороли непослушных детей — так появилось выражение «дать берёзовой каши». Но эта традиция, слава богу, навсегда осталась в прошлом. Про такую роль берёзы, кстати, тоже есть стихи. Их автор — известный советский поэт и пушкинист с подходящей к случаю фамилией Валентин Берестов:
Чего не знал великий Пушкин?
Не знал он ни одной частушки,
Не видел ни одной матрёшки
В их лакированной одёжке.
Берёзу символом Руси
Не звал он, Боже упаси.
Она при нём для этой роли
Не подходила. Ей пороли.
Комментарии