Про остров Ольхон

22 мая 2024

Русский писатель, этнограф и краевед Николай Щукин родился в Иркутске в 1792 году. Публиковал заметки о родном крае в разных журналах — «Московский телеграф», «Северная пчела», «Москвитянин» и других. В 1852 году вышел его очерк про путешествие на остров Ольхон в журнале «Сын Отечества». Вот фрагмент с рассказом про остров и его жителей*.

Вид на озеро Байкал у острова Ольхон, гравюра, Фердинанд де Ланой, 1868 год. Фото: wikimedia/Lanoye, F. de Ferdinand

* Текст приводится по изданию 1852 года, но в современной орфографии.

[...] Наконец мы переправились на остров Ольхон, и по узкой ложбине, между каменистыми горами, пошли пешком к ближайшему бурятскому улусу, где и остановились на ночлег.

Остров Ольхон в длину простирается верст на сто, а в ширину верст на пятьдесят. От материкового берега лежит в двух верстах, а местами дальше. Он весь покрыть горами, которые возвышаются по мере приближения к южному берегу. Большая часть этих гор покрыта лесом, лиственничными и сосновыми. На нем нет значительных речек, но кое-где текут ключики. Ясное доказательство, что горы здешния состоят не из гранита, который тянет из воздуха влагу, и пропустив ее сквозь волосяные свои трубочки, выпускает уже водою. Ольхон слово монгольское, значит сухой, — название совершенно характеристическое. На нем обитает два рода ольхонских Бурят, чрезвычайно рассеянно, по узким ложбинам. Иногда подобная ложбина тянется между двумя перпендикулярными утесами, как бы между двумя стенами. Живущие вдали от берегов копают колодцы для пойла скота. Здешние Буряты необыкновенно дики; между ними найдется много таких, которые не бывали на матерой земле, не видали Русских. Скотоводство, звериные и рыбные промыслы дают небогатое содержание, о земледелии нечего и думать. — Многие из Бурят зимою переходят по льду со всем имуществом, и поселяются на другом берегу Байкала, где кочуют сородцы их, Буряты кударинские.

Восточный конец острова оканчивается рядом камней, высоко-поднимающихся из воды, наподобие столбов. Само-собою разумеется, что Буряты поселили здесь духа и при случае клянутся этим камням.

Здесь Буряту нет возможности приготовить на зиму сена, а потому и покупают его на другой стороне Байкала, у Бурят кударинских.

Рыбу омулей промышляют подо льдом неводами с 1-й недели великого-поста до мая месяца, когда Байкал разбивается ветрами. Рыбу отвозят в Иркутск, для продажи. Недавно стали отправляться на верхнюю Ангару, артелями человек по 10 и по 20, ловить омулей. Некоторые нанимаются у крестьян косить сено, для чего нужно проехать верст 80 до русскихъ жилищ.

Остров Ольхон с противолежащего берега, от Туркинских горячих вод, представляется громадою высоких гор, не утесистых, однако ж довольно отлогих; видны и камни на верхней или восточной изголовье, торчащие из воды. Ольхон виден и с водного пути от лиственничной станции к Посольскому Монастырю, на ту сторону Байкала. Тут приметно даже его отделение от матерой земли.

Русские узнали остров Ольхон в 1643 году. Казачий пятидесятник Курбат Иванов отправлен был из Якутска с 75-ю человеками, по большей части промышленников, к Байкалу. Он шел по рек Лене вверх, до крайней возможности. — От кочевавших Бурят узнал он о море Байкале, нашел его, и увидев большой остров Ольхон, переправился на него на плотах, нашел Бурят, разбил их в первом сражении, и обложил ясаком. Бурят было тогда более тысячи душ, но Иванов решил не строить на Ольхоне острог; даже не было поставлено зимовье, вероятно потому, что не нашли удобного места. Это покорение ольхонских Бурят было первое и последнее, — по крайней мере в архивах нет свидетельств о других предприятиях против Ольхонцев.

У Бурят забайкальских есть предание, что на одной высочайшей горе острова Ольхона стоит большой таган, принадлежащий Чингисхан, а как он попал туда, никто не берется объяснить. Чингисхан не бывал даже на берегах Байкала, а об острове Ольхоне даже не слыхал, будучи занят войною с сильнейшими народами. Для Бурят все отдаленное, неведомое носит печать таинственности и населяется чем-нибудь необыкновенным. [...] Наконец мы доплыли до Тунгусов и вышли на землю. При устье речки стояли две берестяные юрты, около которых бродили олени. Тунгусы стояли подле юрт и глядели на нас без робости, без свирепости, но спокойно — равнодушно.

Дома тунгусов в Иркутской губернии, 1895 год. Фото: Library of congress

[...] Есть нечего, Тунгуска берет железный совок, идет по берегу, или поднимается на гору, и выкапывает луковицы сараны, корни полигонум, пионов и т. п., — все это обмоет, положит в котел, нальет воды и кипятит. Корни увариваются, Тунгуска растирает их чумичкою и делает род каши, прибавляет оленьего молока, и вся семья сыта. — Природа везде готова удовлетворять первыя наши потребности, на каждом шагу для нас пища. — Вольно ж было нам удалиться от нее?

А как прост дом Тунгуса, как легко и скоро построить его. Тунгус останавливается на избранном месте и тотчас срубает десяток шестов, связав их вверху веревкою из витой березы или ивы, расширяет нижние концы и ставит на землю; выходит конус. Его одевает он оленьими кожами, или берестою, наверху оставляет отверстие; дом готов; внутри посредине вбивает в землю три камня, ставит на них котел, под которым разводит огонь, — кухня готова.

Мы заглянули в юрту, там валялось несколько звериных шкур, на которых сидела Тунгуска и кормила грудью ребенка; тут же стояли кожаные сумы, сделанные наподобие ящиков. Тут все имущество Тунгуса. Два ящика соединены широким ремнем, и когда нужно перекочевать, их кладут на спину оленя.

Одежда на Тунгусах была русская крестьянская, а на Тунгуске что-то бурятское.

— Долго ли вы здесь простоите? — спросили мы.

— Покуда будет попадаться рыба, а там пойдем к другой речке. Бабы станут ловить рыбу, а мы с ружьями пойдем в лес. Бог даст что-нибудь.

— Неужели вы довольны образом вашей бродячей жизни? Вы терпите голод, холод, снеги, дожди, ветры, а Русской, смотрите, живет в теплой избе и не боится непогоды; у него скот, пашня, хозяйство.

— Тунгус весел, соскучилось — он идет на другое место; не знает трудов, ему Бог дает все, он не запасает ни пищи, ни дров, у него все готово на каждом шагу. — В лесу звери и птицы, в воде рыба, а в земле коренья. Мы привыкли к этой жизни, а в русской избе жарко, душно, мы умрем.

— А зимою, в трескучие морозы, во-время сильных ветров, юрта не защитит вас.

— Зимою мы становимся в густом лесу, где нет ветра, покрываем нашу юрту двумя рядами кож, разводим большой огонь, а спать ложимся под шкуры; лишь бы нашлось что поесть, а морозы сытому безделица.

— Ну, а случается, например, ничего не есть сутки двои, трои?

— Редко, не каждый год. Тунгус терпит голод трои сутки, а когда Бог ничего не даст на четвертые, тогда колем оленя. Эта беда случается зимою. Море замерзло, в лесах глубокие снега, не поднимают человека на лыжах; тогда мы подкочевываем к русским деревням и берем съестное в долг, под белку, под лисицу.

— Бывает ли вам когда скучно?

— Бывает, когда есть нечего!

Мы слушали Тунгуса с удивлением и разделились на партии — одна, половина одобряла его философию, другая отвергала. Вообще не нравилась она всем любящим поесть, попить и пороскошничать. У нас был порядочный запас булок, чаю и сахару; мы наградили Тунгусов этим лакомством. В простоте сердца, они нетолько не благодарили нас, но видя нашу щедрость, попросили курительного табаку. Мы дали сколько могли, и Тунгусы тут же закурили из своих деревянных трубок. Дым поглощали весь, и когда начинали говорить, он валил у них изо рта и ноздрей, как из трубок.

— Каков наш табак?

— Хорош, только слаб, совсем не забирает, будто сено; мы курим черкасской, и на половину прибавляем к нему крошеной пихтовой коры.

[...] От Листвяничной станции мы вышли из ветра и должны были плыть на греблях. Вскоре оказалось течение моря в Ангару, и это называется по сибирски поносом, от слова нанесло. Болезнь же понос называют Сибиряки мутом. Быстрина увеличивалась по мере приближения к истоку реки Ангары. Вдруг мы увидели порог; гряда камней, высунувшаяся из воды, стлалась от одного берега до другаго. Рыбаки держали нашу лодку ближе к правому берегу; тут в пороге есть ворота, называемая Береговыми, глубина в них полтора аршина. Далее в Ангару есть другие ворота; их зовут Ангарскими; глубина более двух аршин. Почти посередине порога возвышается из воды огромный камень конус. Его называют шаманским камнем, как и все необыкновенное. Бакланы избрали его местом отдохновения и окрасили в белый цвет.

Едва мы приблизились к воротам и кормовой прочитал молитву, как вдруг нас промахнуло через порог, так что едва успели мы рассмотреть камни, лежащие под водою, на дне и по сторонам. Трудно представить что-нибудь быстрое Ангары ниже порога, трудно представить силу, которая могла бы остановить стремление поды. Ангара здесь шириною две версты, и двухверстная масса воды рвется через камни, давимая сзади целым озером. В Америке река Ореноко течет в море около 30 верст, быстрота необыкновенная, но если бы Ангара из порогов падала в море, течение ее видно было бы верст на 50.

Набережная Ангары в Иркутске, рисунок, Николай Добровольский, 1886 год. Фото: wikimedia/Добровольский, Николай Флорианович

Не успели мы освободиться от страха, как лодки наши поворотили к берегу и остановились у Никольской-пристани, где возвышается деревянная церковь. Эта пристань есть залив реки Ангары; течение в нем очень умеренное. Ни в какие морозы не замерзает здесь Ангара, однако ж в народе сохраняется предание, что годов сто назад лед реки Ангары, сомкнулся с байкальским. Этому поверить трудно, потому-что в продолжение ста лет непременно повторилось бы подобное явление. Теперь Ангара не замерзает верст на 20 от Байкала, и служит убежищем запоздавшим уткам. Говорят, что зимою утка, изнуренная плаванием по быстрейшей реке, выходить на лед, чтобы отдохнуть, и примерзает лапками.

Ангара — слово монгольское, значит щель, трещина. В самом деле, горы как бы треснули в том месте, где выходить из Байкала Ангара, и следы этой трещины видны в подводных камнях. Слово Ангара есть в языках маньчжурском и якутском.

Изъ Никольской пристани пустились мы вниз по Ангаре; быстрота ужасная, лодка наша колыхалась как бы от волн; по правому берегу тянули бичевою судно. — Работники падали на колена от усилий, а судно едва, едва подавалось вперед.

Берега Ангары худо населены. На расстоянии 60 верст до Иркутска, мы видели на правой стороне только четыре деревни; в одной из них деревянная церковь; на левой же две деревушки без церквей. Левый берег горист и неудобен к населению, зато горы эти покрыты дремучими лесами, который легко плавить в Иркутск. 60 верст мы пролетели в 5 часов: теперь судите какова быстрина реки. Говорят, что на этом пространстве Ангара имеет падения 60 сажень. — Мало! судя по быстрине; что значит сажень склонения на одной версте! ее не почувствует даже вода и останется в спокойном состоянии.

Иркутск показался нам великолепным городом после пустоты, к которой присмотрелись наши глаза.