Поездка на кумыс

11 марта 2024

В середине девятнадцатого века с улучшением транспортной доступности Поволжья и Заволжья у россиян, которые не могли себе позволить выезды «на воды» в Европу, стал популярен новый тип лечения — кумысом.

В разные годы поправлять здоровье в самарские и уфимские кисломолочные здравницы приезжали Лев Толстой и Антон Чехов. Но одним из первопроходцев стал петербургский публицист Михаил Авдеев. Своими впечатлениями о поездке и целительной силе напитка Авдеев поделился в романе «Поездка на кумыс», который вышел в журнале «Отечественные записки» в 1852 году. Вот фрагмент романа про Уфу, Стерлитамак и окрестности реки Белой.

Автор: Михаил Авдеев

Железнодорожный вокзал Уфы и река Белая, начало двадцатого века. Фото: wikimedia/неизвестный автор

(...) Теперь мне остается сказать несколько слов о том уголке Оренбургского края, который преимущественно богат кумысом и в котором мы приютились на лето. Я говорю о Башкирии.

Если, проехав Бугульму и оставя верстах в полутораста в стороне знаменитые Серные воды, вы своротите вправо с большой дороги и пуститесь прямо на уездный город Белебей, а оттуда по так называемому коммерческому тракту в Стерлитамак, то местами вы уж будете встречать башкирские деревни или, лучше сказать, пустые избы, покинутые жителями, и странное произведут они на вас впечатление...

Вы въезжаете в отворенные и большею частью сломанные ворота околицы, и на вас вместо ожидаемых говора и жизни вдруг как будто дохнет и повеет пустыней. Скривленные избенки стоят уныло и тупо глядят окнами, в которых вместо стекол вставлен закопченный и гремящий от ветра пузырь. {Пузырь или требух — высушенная плева желудка, которая облекает внутренность животного, коровы или лошади. Она пропускает сквозь себя слабый свет и потому у бедных башкирцев часто заменяет стекло (примеч. автора).} На дворах ни телеги, ни животного, даже ни одна голодная собака, которых всегда так много в башкирских деревнях, даже ни одна собака, прыгая перед лошадьми с лаем, не встретит и не проводит вас: всё точно вымерло...

Мост через реку Сутолоку и Троицкая церковь в Уфе, до 1895 года. Фото: wikimedia/неизвестный автор

Зато иногда ночью, среди огромной пустынно и гладко меж гор раскинувшейся степи, в то время, когда сквозь сонную дрему ваш глаз уж привыкнет ничего не видеть, кроме темно-синего неба с высоко и слабо мерцающими звездами и темной и низкой полосы земли, которая вся слилась в одну густую массу, — вдруг в стороне блеснут огоньки; как низкие стога или копны, выделятся из ночной темноты кибитки; вы подъезжаете ближе, и десятки собак яростно ответят на звонок вашего колокольчика. Ярко освещенный, с красноватым отблеском огня на смуглом и почти нагом теле, промелькнет мимо вас башкиренок, вскочивший с земли и провожающий вас бойкими любопытными глазами; сквозь открытый край войлока вы увидите иногда во внутренности кибитки котелок, повешенный на деревянный крюк или сучок, над слабо тлеющими угольями и возле него беспечно лежащего башкирца или присевшую на корточках жену его; рядом с кибитками, в загороди из кольев, вы едва рассмотрите силуэты неподвижно стоящих кобылиц, и только какая-нибудь морда жеребенка высунется из-за нее и осветится отблеском огня, как будто нарочно для того, чтоб с тоской и молчаливой жалобой показать деревянную рогулыку, не дозволяющую этой мордочке прикасаться к материнским сосцам...

И тут уже, говорю я, на этом пустом и малопроезжем тракте, встречаете вы башкирцев и их кочевки; но мы еще глубже вдвинемся в край и, проехав снова несколько русских деревень, выедем за Стерлитамак.

Стерлитамак, конец девятнадцатого века. Фото: wikimedia/неизвестный автор

Этот маленький уездный городок, стоящий на ровном месте над рекою Стерлею, которая, впрочем, получила свое название не от стерлядей, потому что их в ней не водится, нравится мне только по одному обстоятельству: с какой точки внутри этого города вы ни взглянете вокруг себя, вы не увидите самого города, шга если вы и уведите несколько коротеньких улиц и маленьких домов, то они сейчас исчезнут перед широкою панорамою холмов, лугов и гор, которые раскинулись вокруг него, и весь маленький городок как будто сожмется у ваших ног, чтоб не заслонить окрестных видов.

Одна сторона этих видов, очень живописная, непременно обратит на себя ваше внимание. Взгляните на восток: одни ближе, другие дальше, на голубом и книзу желтоватом небосклоне ясно вырисуются перед вами несколько одиноко стоящих известковых гор. Странное и какое-то неясное, по глубокое впечатление производят они. По их белым и скалистым обрывам, по их общему родственному тону и освещению вы сейчас видите, что это дети одной семьи, но семьи разрозненной и разметанной. Бог весть когда и какая аила разметала их, но стоят они с тех пор одна в виду другой одинокими и суровыми массами, стоит каждая, высоко рисуясь своеобразным очерком над лесом, изгибами и оврагами, и сторожит реку.

Паводок в Стерлитамаке, начало двадцатого века. Фото: wikimedia/неизвестный автор

Река эта — Белая... Вытекая из Уральских гор, она вплоть до Уфы не имеет постоянного нагорного берега, и только около Стерлитамака пять уединенных гор стерегут ее правый берег. Но наскучили ей и эти безмолвные и холодные стражи. Подмывая одну или две из гор, она далеко откинула от других прихотливый побег и оставила их одних, голых, хмурых и мрачных, одиноко выситься над богатыми растительностью долинами.

Я невольно и, может быть, слишком долго остановился над описанием этих гор. Две из них — одна длинная, с изгибом посредине, другая круглая и острая, называемая Юрак-Тау (Сердце-Гора), потому что ее профиль похож на очерк сердца, — первые приветно встречают меня на пороге к дому. Рано утром или поздно вечером, сидя у окна моего деревенского дома, я любил смотреть, как иногда облако заденет и станет у их вершины, как иногда сильный туман совсем закроет их, как будто и не было никогда этих гор, или когда словно затопятся и задымятся они выходящим из каменных ущелий паром, и, глядя на них, крестьянин скажет вам: «Горы затопились — ненастью быть», и будет непременно ненастье.

Переправясь через Белую и проехав между этих гор десятка полтора верст, вы въезжаете в Башкирию. Здесь, на земле, окруженной с трех сторон башкирскими селениями и когда-то также купленной у башкирцев, мы остановились: здесь мы пили кумыс.

Оренбургская переправа через реку Белую в Уфе, 1908–1919 годы. Фото: wikimedia/А. А. Зирах

Хотя мы были и достаточно худы и достаточно бледны, чтоб возбуждать участие, но из уважения к действительности я должен сознаться, что, «луною чуть озарена, с улыбкой жалости отрадной колена преклонив...» — никакая она к нашим устам кумыс прохладный не подносила тихою рукой, а приготовлялся он для нас у одного довольно зажиточного башкирца, зауряд хорунжего, по имени Галиагбера, а попросту Калекбарки, к которому мы посылали за кумысом каждый день верст за шесть и с которым довольно часто ссорились, потому что он к целебной влаге подбавлял слишком много воды, не пользовавшейся особенно целебной репутацией.

Башкирцы вообще народ здоровый, умный, хитрый и в высшей степени ленивый и праздный. Работают они только тогда, когда им есть нечего; хлеба сеют мало, и то по распоряжению правительства, которое приучает их к хлебопашеству. Сенокос у них начинается поздней осенью, когда русский мужик принимается уж за жнитво ржи. Зато над этой ленью башкирца и любит подтрунить русский мужик: «Ишь, башкирская собака, — говорит он (наш мужик коли не зовет мусульманина хазретом, то есть приятелем, так непременно величает собакой),— ишь, собака, когда косить вздумал: у него Ильин-то день на Воздвиженье пришел!» {Воздвиженье Честного Креста 14 сентября; св. пророка Ильи 20 июля; около этого дня начинается сенокос (примеч. автора).} — «Зка, братец ты мой, — возражает другой, — зато сена сушить не надо: трава-то давно на корню высохла». — «Абдулка, наймись у меня хлеб жать, али нельзя — бока отлежал?» — говорит третий. Башкирец слушает молча и утешает себя мыслью, что в случае нужды он этих же подтрунивающих над ним мужиков, как говорится, проведет и выведет.

Андреевская кумысолечебница, а с 1920-х годов Кумысолечебный санаторий имени А. П. Чехова в Альшеевском районе Республики Башкортостан. Чехов тут поправлял здоровье в 1901-м, фото того же года. Фото: wikimedia/неизвестный автор

Башкирские деревни, лежащие в лесистых местах и поближе к городам и русским селениям, к Рассеи, как выражаются тамошние крестьяне, довольно порядочны и даже некоторые, как говорят башкиры, плантам строил, то есть по распоряжению начальства строятся по плану. Жители этих деревень в кочевку не ходят, сеют немного хлеба и косят сено, работают иногда летом внайме у русских крестьян, а зимой возят рулу на заводы. Зато другие, в горах деревни построены из лачужак, которые будто высыпаны сверху из большого мешка па землю и как и еуда какая упала, так и стоит в том месте и положении.

А бывают еще и не такие деревни.

Один мой знакомый послан был на следствие в дальнюю башкирскую деревню, отстоящую от Оренбурга верст этак на шестьсот. Это было зимою. Ехал мой знакомый сначала по двадцати верст в час, потом по двадцати верст в день, потому что дорога становилась хуже и хуже, и доехал он до таких деревень, к которым вовсе не было никакой дороги, а ездили иногда башкирцы верхом по тропе, заносимой снегом. Для того чтоб провезти его повозку, выходили целые деревни, прокладывали и уминали дорогу и, напутав гусем десяток лошадей, тащили ее кое-как; наконец в одно прекрасное утро лошади остановились, и провожатые башкирцы торжественно сказали: «Приехали». Знакомый мой выскочил из повозки и крайне удивился, увидав себя среди голой, занесенной снегом степи.

— Да где ж деревья такая-то? — спросил он.

— А здесь деревня, бачка, — отвечали башкирцы.

— Да где ж она?

— А вот! — отвечал провожатый.

И увидал мой знакомый шалаш из прутьев, занесенный снегом, с отверстием для дыма вверху и с лазейкой, в которую можно было влезть только ползком.

— Да в деревне значится сорок юрт (изб) — где же остальные?

— А вот другие, — отвечал башкирец, уткнув пальцем в воздух.

Тогда на расстоянии версты или двух увидал мой знакомый другой подобный шалаш, а за ним, на таком же расстоянии, третий, и узнал он, что вся так называемая деревня раскинута верст слишком на десять. Знакомый мой должен был прожить в этой деревне с неделю, писал деловые бумаги, лежа у огня на брюхе, и в буквальном смысле слова едва не умер с голоду, потому что съел свой запас хлеба, а хлеба достать было невозможно...

Антон Чехов в селе Аксеново недалеко от Андреевской кумысолечебницы, 1901 год. Фото: wikimedia/неизвестный автор

Многим может показаться это странным, а между тем совершенно справедливо, что некоторые кочевые народы, как например, киргизы и часть башкирцев, слишком далеко углубившиеся в самую малонаселенную часть края, живут иногда без хлеба. Да и где им взять муки? В чем испечь ее? Вскипятит себе башкирец воды в котелке, бросит туда горсть пшена, заправит варево крутом {Сыр, приготовленный из коровьего, козьего или иногда овечьего молока. Он имеет форму небольшой круглой булки и, для того чтоб не портился, сушится и коптится. Он очень жёсток, чрезвычайно солон, кисел и остер на вкус (примеч. автора).} — и юра готова. Вообще надобно заметить, что этот народ может ограничиваться в пище удивительно малым. К весне и он, и его стада, стоявшие часто на подножном корму, отощают до последней возможности, зато наступит весна, появятся травы и кумыс — и как скоро они поправятся!

Впрочем, все это я говорю о самой отдаленной и глухой части Башкирии; другие живут гораздо лучше, работают, промышляют и между нами есть даже очень зажиточные.

Раз я разговорился с одним моим знакомым о житье башкирцев.

— Азиатец, как есть азиатец! — заметил он. — Все роскошь азиатская, нега восточная!

— Помилуйте, какая тут нега и роскошь, когда иному есть нечего!

— А отчего? От лени, от неги восточной. Затем правительство обязывает их хлебопашеством заниматься. Наш мужик с самой весны дня без работы не живет: то пар парит, то пашет, то сеет, то сено да хлеб убирает, а башкирец знай себе лежит да кумыс потягивает, ажно лопнуть хочет, или запряжет телегу, посадит всю семью от мала до велика и едет в гости па несколько дней! Наш-то мужик и зимой только ночью на печке погреется да на котомке спит, а он себе шувал {Род камина, весьма употребительный у башкирцев (примеч. автора).} затопит да и сидит перед ним, поджав ноги; кусать ему нечего, а перина да подушка уж непременно есть, да сам с себя и сапог не скинет, а жену заставит — как же это не роскошь, не нега азиатская?

Зато надо видеть башкирца, когда, вынужденный необходимостью, он принимается за работу. Что за проворный, ловкий, сметливый народ!

Скамейка, на которой сиживал в Андреевском санатории Антон Чехов, 1901 год. Фото: wikimedia/неизвестный автор

Раз я рыбачил на Белой, сидел я в кустах и терпеливо ожидал, не вздумается ли какому-нибудь окуню или жадной щуке попробовть учтиво предложенной мною на кончике заостренного крючка пищи. Вдруг невдалеке по берегу слышу стук телег, говор, топот и страшный шум на воде. Тут уж было не до рыбаченья, я вышел из кустов и увидал странную картину: башкирцы подводах на ста собрались ехать за рудою и, чтоб не платить денег на соседних перевозах, решились ехать вплавь, а река в этом месте сажен в пятьдесят шириною, и хотя в мелководье бывает тут брод, но в настоящее время вода была далеко выше малорослых башкирских лошаденок. Сначала башкирцы потолковали, потом бросились к подводам, и началась преоригинальная переправа. Лишних лошадей отпрягали и с шумом и гиком вогнали в воду; на которых посели верхами и перегнали на другую сторону; легонькие тележонки с неоковаыными колесами привязывали к лошадиному хвосту, сами бросались и плыли имеете с лошадьми и телегами. Бог весть откуда появилось у них несколько лодчонок, которые легче нести на себе, нежели их заставить нести себя по реке, и на каждые две такие лодки, ничем не связанные, парою колес в одну и парою в другую становили повозки, что погрузнее, и, гребя чем-то вроде лопат, стоя на ногах в корме, переплывали реку, разгружались и тотчас же возвращались; непрерывный шум, говор, плеск воды и суматоха в продолжение двух или трех часов — и все переправились. Однако ж пару лошадей утопили.

Строительство моста через реку Белую в Уфе, 1886 год. Фото: wikimedia/неизвестный автор

Разговорившись о башкирцах, мне хочется сказать несколько слов и о их прекрасном поле. Вообще этот прекрасный пол не очень красив, он страшно белится, румянится, сурмит себе брови и ресницы и красит ногти, но тип его лица, похожий на татарский, довольно правилен, мягок в очертаниях, и мне случалось видеть несколько башкирок вовсе недурных собою. Запросто они ходят в длинных синих рубахах, совершенно закрывающих их шаль-вары и отороченных на груди красненькой тесьмою; девушка заплетает две косы, у замужних одна и непременно повязана платком, которого одна длинная сторона спускается назади. Этим платком они при встрече с незнакомым иногда прикрывают лицо, но большею частью употребляют на это широкие рукава своей рубахи. Впрочем, обычай закрывать лицо, когда это лицо не совсем дурно, плохо соблюдается, особенно вне глаз соотчичей, которые могли бы найти подобную нескромность предосудительною; вообще же они не очень застенчивы, и одна, моя давнишняя знакомка, нынче при встрече со мною подала мне руку так развязно, как бы это сделала истая светская англоманка, с тою только разницей, что башкирки; по азиатскому обычаю, подают, здороваясь, не одну, а обе руки.

Незадолго до нашего отъезда мне случилось видеть в гостях зажиточную молоденькую башкирку с двумя падчерицами. Одна из падчериц была девушка, другая, как бы вам сказать, замужняя девица, или, правильнее, незамужняя женщина. Для тех, кому покажется странным подобное положение, считаю нужным сказать, что башкирцы, сосватав невесту и условясь в калыме, ездят к ней в дом на правах мужа, но не берут ее к себе до тех пор, пока не выплатят всего калыма: в этом неопределенном состоянии была и вышеупомянутая башкирка. Все три они были одеты очень нарядно: шелковые бешметы (род казакина) сверх рубах, нагрудники, вышитые шелком и золотом и унизанные монетами, а на головах колпаки — обыкновенные бумажные спальные колпаки с кисточкой, заломленные на бок, у одной только колпак был прикрыт бархатной шапочкой. Но меня поразили на их страшно набеленных и нарумяненных лицах какие-то блестки: это были налепленные мушки из сусального золота!

Главная принадлежность наряда всякой порядочной башкирки — монеты, впелетенные в косу и нашитые на грудь: как бы бедна башкирка ни была, у нее всё есть хоть несколько просверленных старых пятачков, которые звенят при ее движениях. Впрочем, я нахожу этот обычай довольно удобным. Раз, например, при мне одному башкирцу понадобился полтинник. Денег с ним не было, но с ним была жена; он поговорил с ней что-то по-своему, покалякал, как выражаются наши крестьяне, а вследствие этого каляканья отрезал с нагрудника жены требуемую монету и пустил ее в оборот.