Санкт-Петербург в 1880-х
Американский журналист и редактор Джон Белл Бутон в 1880-х отправился через Париж, Ниццу, Рим, Неаполь, Прагу и Берлин в Санкт-Петербург и затем в Москву. В 1887 году вышла книга об этой поездке «Кружной путь в Москву. Путешествие эпикурейца». Вот фрагмент из главы о городе на Неве.
Перевод: Варвара Бабицкая
Дворец Белосельских-Белозерских и экипажи, пересекающие Аничков
мост, 1896 год. Фото:
Library of Congress
Самая главная диковина в этом городе — прекрасно сохранившийся скелет мамонта, выкопанный в сибирских льдах почти 100 лет тому назад. Он находится в Музее Академии наук, и я не замедлил изучить кости этого исполинского зверя. Он стоял в полном своём первоначальном обличье и в высоту по меньшей мере не уступал оплаканному всеми Джамбо (один из самых известных цирковых слонов в истории. В 1860-х был привезён в Европу, выступал в цирке Финеаса Тейлора Барнума в США. Погиб во время гастролей по Канаде в результате несчастного случая на железной дороге 15 сентября 1885 года. — Прим. ред.). Общим своим видом — головой, хвостом, туловищем, ногами и грудью — он походил на слона. Однако его бивни, десяти или двенадцати футов в длину, изгибались вперёд и кверху, будто пытаясь завязаться узлами. Останки мамонтов в России откапывали нередко, но этот скелет единственный по-прежнему несёт на себе сохранную кое-где плоть, шкуру и шерсть. Шкура его приблизительно в дюйм толщиной (около 2,5 сантиметра. — Прим. ред.). Шерсть — полфута в длину (около 15,2 сантиметра. — Прим. ред.), белёсо-коричневая. В какие давние времена это чудовище бродило по Сибири, какое применение оно находило своим причудливым бивням и как вмёрзло в толщу льда и грязи — все эти вопросы я оставлю живому воображению Жюля Верна.
Курильщики обыкновенно гордятся мундштуками из настоящего янтаря. Что бы они сказали о комнате в 75 или 100 квадратных футов, до самого высокого потолка со всех сторон облицованной чистым янтарём? Именно такую комнату мы увидели в Царском Селе, императорском летнем дворце под Санкт-Петербургом. Драгоценная ископаемая смола с помощью резьбы превращена в прекрасные изображения — купидонов, фрукты и цветы. Всё отполировано самым тщательным образом, и свет отражается не только от поверхности янтаря, но и из его глубин: картина эта радует взгляд, даже если не думать о сокровищах, потраченных на приобретение этого редкого дара природы. Мы совершили утомительную прогулку по сотне комнат, сплошь вызолоченных, великолепно обитых и наполненных произведениями искусства со всех концов света, но не увидели ничего, столько же красноречиво говорящего о бескрайнем богатстве и роскоши, как Янтарная комната. Когда царь берётся устроить нечто великолепное в этом роде, он оставляет всех своих венценосных собратьев далеко позади.
Янтарная комната в Екатерининском дворце в Царском Селе, 1900-е
годы. Фото: wikimedia/Elizabeth
Simpson
[...] Улицы по большей части вымощены крупными булыжниками, и если дрожки когда-то и имели рессоры, то они давно утратили упругость от беспрестанных ударов о брусчатку. В Петербурге садишься в дрожки подобно тому, как в Венеции сходишь в гондолу — с самым романтическим чувством. Они очень живописны: миниатюрный двухместный экипаж с маленькими толстыми колёсами — передняя пара не больше, чем у тележки, и в него запряжена лошадь; над её спиной возвышается высокая изукрашенная деревянная дуга с подвешенными к ней колокольчиками. Кучер обеими руками сдерживает летящего скакуна — изящная поза. Всё выглядит так сказочно, ни на что не похоже, и путешественник заранее воспринимает поездку на дрожках как одно из величайших санкт-петербургских изысков. В числе немногих необходимых русских слов, которые он выучивает, — «Пошёл!» и «Стой!». Вооружённый таким образом, он отправляется впервые исследовать город, беспечно, с лёгким сердцем, готовый наслаждаться всем и более всего дрожками.
Здание биржи и одна из Ростральных колонн на стрелке Васильевского
острова, 1901–1903 годы. Фото: wikimedia/Булла
К.К
Разместившись в этом экипаже, мы обнаружили, что места в нём едва достаёт для двоих, а вместо задней стенки — лишь маленькая спинка трёх дюймов (около 8 сантиметров. — Прим. ред.) в высоту, не дающая нам выпасть. Мы инстинктивно ухватились друг за друга в поисках опоры. Некоторая теснота и риск опрокинуться назад на мостовую воспринимались как что-то новое и интересное. Безопасные и удобные кареты, знаете ли, всегда слишком обыкновенны. Мы в самом деле испытали потребность превознести гениальную русскую изобретательность, которая произвела нечто совершенно не похожее ни на один экипаж Западной Европы. В самой опасности дрожек было очарование. Извозчик (я катаю это слово под языком, как сладкое лакомство) резко трогается. От этого мы получаем толчок: одной рукой держась друг за друга, второй, свободной, мы хватаемся за края нашей тонкой подушки. Однако мы не выпадаем и непохоже, что это нам предстоит, так что мы приговариваем: «Как весело!», «Ну не восторг ли?», «Что за новые ощущения!», подпрыгивая на булыжной мостовой.
Собор Святой Живоначальной Троицы лейб-гвардии Измайловского полка,
конец 1890-х. Фото:
Library of Congress
У извозчика хорошая лошадь, и он рад продемонстрировать это. Животное и его хозяин, по-видимому, хорошо понимают друг друга. Лошадь прядёт ушами, а кучер изливает в них поток непонятных слов. Кнут ни разу не используется. Ужасная мостовая причиняет нам обоим много неудобств, но мы героически подавляем свои эмоции. Мы полагаем, что вскоре к этому привыкнем. Желая отвлечься, мы забавляемся, рассматривая загадочные вывески магазинов. Мы изучаем незнакомые лица на улицах. Мы замечаем, как золотые купола и шпили сверкают в утреннем солнце. Мы прилагаем все усилия, чтобы погрузиться в созерцание этого интересного города. Но всё бесполезно. Булыжники заставляют наши зубы стучать, по временам грозя смещением каждой нашей кости. Мы ударяемся об особенно крупный булыжник, и дрожки подскакивают вверх на целый фут (около 30 сантиметров. — Прим. ред).
Зимний дворец, 1890-е. Фото: Library of
Congress
«Какой ужас! Остановите же его!» — такие слова слышу я теперь. Я кричу кучеру: «Пошёл!» Голос рядом со мной произносит: «Какая удача, что вы запомнили слово!». Кучер слышит меня и кричит своему коню: «Пошёл!» Теперь мы ожидаем увидеть понятливость животного. Но не тут-то было! Бестия не понимает своего родного языка. С прежней рыси конь переходит в галоп. Я слышу крик: «О, потяните его за — как оно там называется?!», я хватаюсь за мешковатое и грязное платье кучера прямо над кушаком и почти сталкиваю его с козел. Он оглядывается в изумлении, и я делаю ему знак усмирить лошадь. Он кивает и кричит: «Стой!». И зверь останавливается на дороге. Тут меня осеняет мысль, что я перепутал свои два русских слова. Так оно и есть, и мы покатываемся со смеху, извозчик присоединяется к нам, и у меня нет сомнений, что эта ошибка позабавила бы умную лошадь, если бы ей о том рассказали. Мы рады были вернуться в гостиницу пешком. Это была первая и последняя наша совместная поездка на дрожках по суровым улицам Санкт-Петербурга, хотя для небольших поездок по городу я прибегал к ним один и кое-как научился их выносить.
Комментарии