Нижегородская ярмарка глазами француза
Французский поэт и прозаик Теофиль Готье дважды посетил Россию. Зимой 1858–1859 годов он побывал в Москве и Санкт-Петербурге, а летом 1861-го реализовал свою мечту и добрался на пароходе до Нижнего Новгорода. По итогам поездок он в 1860-х выпустил книгу «Сокровища русского искусства» и дневник «Путешествие в Россию». Вот перевод отрывка из путевых заметок — про Нижегородскую ярмарку, куда съезжались купцы со всей Европы и Азии.
Перевод Варвара Бабицкая
Место слияния Оки и Волги в Нижнем Новгороде, 1900-е. Фото:
wikimedia/Maxim Petrovich Dmitriev
Нижний Новгород возвышается на холме, после бесконечной череды равнин, которые мы только что миновали, производящем впечатление подлинной горы. Обрыв крутыми склонами сбегает к окутанной зеленью набережной, которой крутыми зигзагами вторят кирпичные крепостные стены, кое-где сохранившие пятна штукатурки.
Эти зубчатые валы образуют ограждение крепости, или кремля, если воспользоваться местным выражением; на вершине возвышается большая квадратная башня, а выступающие за стеной луковичные колокольни с позолоченными крестами свидетельствуют о том, что в крепости есть церковь.
Внизу разбросаны деревянные дома, а на самой набережной симметричными группами разворачиваются большие красные здания с окнами в белых рамах. Эти яркие тона придают переднему плану оживление и бодрость, благодаря чему взор не скучает на этой неукоснительно правильной архитектуре. [...]
Ивановский съезд и кремлёвская стена в Нижнем Новгороде, конец
девятнадцатого — начало двадцатого века. Фото:
wikimedia/неизвестный автор
Мост через Оку представлял собой понтонный мост из бруса, облицованный дощатым настилом. Толпа заполнила его до краёв, а посередине его экипажи двигались с той скоростью, которую ничто не умеряет в России, но которая не приводит к авариям благодаря чрезвычайной ловкости кучеров и готовности пешеходов посторониться. Звук от их движения походил на гром колесницы Капанея на медном мосту. По обеим сторонам от моста реки не было видно под огромным скоплением лодок и густым переплетением снастей. Казаки, исполнявшие службу ярмарочной полиции, восседавшие на высоких сёдлах своих низкорослых лошадок и издалека заметные благодаря своим длинным пикам, важно прогуливались между дрожками, телегами, экипажами всех мастей и прохожими обоего пола. В остальном люди не производили ни малейшего шума. Во всяком другом месте от подобного собрания исходил бы неимоверный гвалт, подобный громкому морскому гулу; облако шума висело бы над этой огромной массой людей; но толпы, состоящие из русских, молчаливы. [...]
Нижегородская ярмарка — это целый город. Его длинные улицы пересекаются под прямыми углами и выходят на площади с фонтаном в центре. Деревянные дома по их сторонам — двухэтажные: на первом этаже располагаются лавки и магазины, а над ним нависает второй, опирающийся на небольшие колонны, где спят купец и его приказчики. Этот этаж и столбы, на которых он покоится, образуют сплошную крытую галерею перед прилавками и витринами. Там можно на время укрыть выгруженные тюки в случае дождя, а прохожие, поставив экипажи на стоянку, обдумывают свой выбор или удовлетворяют любопытство без малейшего риска, кроме случайного удара локтем.
Главный ярмарочный дом в Нижнем Новгороде, 1895–1896 годы. Фото:
wikimedia/Петр Павлов
Эти улицы иногда выходят на равнину, и нет зрелища более любопытного, чем раскиданные за пределами ярмарочной площади стоянки распряжённых повозок с привязанными к бортам полудикими лошадьми и кучерами, спящими на каких-то обрывках ткани или грубого меха. Их костюмы, к сожалению, скорее ветхи, чем живописны, хотя и не лишены определённой дикой выразительности: никаких ярких красок, кроме попадающейся кое-где розовой рубахи.
Чтобы написать эту лавку старьёвщика, хватило бы охры, сиены, кассельской коричневой и смоляной краски. — Однако художник мог бы найти применение этим плащам, этим тулупам, этим бечёвкам, крест-накрест оплетающим ноги, этим лаптям, этим головам с жёлтыми бородами и этим тощим лошадкам, устремляющим на вас свои умные глаза сквозь длинные пряди растрёпанной гривы. Ивон доказал это своими прекрасными рисунками углём, расцвеченными кое-где мазками гуаши.
Лагерь такого рода разбивают сибирские торговцы пушниной. Шкуры животных, прошедшие лишь поверхностную обработку, необходимую для их сохранения, в беспорядке сваливают на ковриках мехом вниз, нимало не заботясь о том, чтобы разложить товар поэлегантнее. Для непосвящённого это выглядит как ярмарка кроличьих шкурок. Купцы выглядят немногим лучше своего товара, а ведь там лежат огромные суммы денег. Бобры из-за Полярного круга, соболя, голубые сибирские песцы достигают поразительных цен, способных посрамить западную роскошь: шуба из голубого песца стоит 10 000 рублей (40 000 франков), воротник из спины бобра с торчащими из бурого меха белыми волосками — 1000 руб. У нас есть маленькая шапка из этого меха, за которую в Париже не дали бы и 15 франков и которая снискала нам некоторое уважение в России, где о людях отчасти судят по меху: она стоит 75 рублей серебром.
Тысячи мелких деталей, незаметных нашему глазу, увеличивают или убавляют ценность шкуры. Если зверь погиб в суровое время года, когда на нём его зимний мех или пух, его цена повышается: его шкура будет теплее и позволит выдержать сильные морозы; чем ближе к арктическим широтам место происхождения зверя, тем больше ценится его мех; меха из краёв с умеренным климатом уже не спасают, когда термометр падает более чем на 10 градусов ниже нуля по Реомюру — вы недолго удержите на улице то тепло, которым напитались в квартирах. [...]
Новобазарная площадь в Нижнем Новгороде, конец девятнадцатого —
начало двадцатого века. Фото: wikimedia/неизвестный автор
Теперь мы не приложим ума, каким образом подвести к тому, о чём хотим рассказать, и однако, если бы мы опустили эту деталь, картина ярмарки была бы неполной.
Мы давно уже время от времени замечали побелённые известью башенки и своего рода лазы, закрытые решёткой, не имея никаких предположений об их назначении. В открытой двери башенки виднелся пролёт винтовой лестницы, уходящей под землю. Были ли это караулки, подземные доки, переходы, позволяющие сократить путь? Не было никакой возможности угадать. Наконец мы рискнули, не встретив ни от кого возражений, спуститься по одной из этих лестниц, и когда мы спустились по спирали до конца, мы увидели огромный коридор, мощёный плитами, чей свод простирался далеко, сколько хватало глаз; в одной из стен был ряд камер без дверей. В некоторых, предназначенных для мусульман, висели сосуды для омовения. Воздух и свет проникали туда сквозь описанные нами смотровые окошки. Каждую ночь поднимается затвор, и эти подземные тоннели затопляются и очищаются мощной струёй воды.
Это гигантское и оригинальное заведение, возможно, не имеющее примеров в мире, позволило избежать не одной холеры и чумы в этом месте, где каждый год в течение шести недель располагаются лагерями более четырёхсот тысяч человек; это заслуга французского инженера г-на де Бетанкура. [...]
Мужики, стоя на осях колёс, с помощью которых они перевозили длинные брёвна, во весь опор пересекали мост, стараясь обогнать друг друга. Какая самоуверенность! Какая отвага! Какое изящество! От скорой скачки их рубахи развевались, как хламиды, их ноги были неподвижны, руки вытянуты, волосы летели по ветру: они походили на героев Древней Греции. Казалось, мы наблюдали скачки на колесницах на Олимпийских играх. [...]
Большая Покровская улица в Нижнем Новгороде, 1912 год. Фото:
wikimedia/Maxim Petrovich Dmitriev
Начала опускаться ночь. Мы с пугающей скоростью пересекали ухабистую, испещрённую лужами местность, где в полумраке вырисовывались скелеты разрушенных деревянных построек. Наконец темноту начали прорезать красноватые пятна огней, до наших ушей доносились отзвуки духовых инструментов, выдававшие присутствие оркестров: мы были на месте.
Из домов с открытыми дверями и освещёнными окнами доносился звон балалаек, перемежавшийся гортанными криками, странные силуэты выделялись на фоне окон. По узкой дощечке тротуара нетвёрдой походкой двигались тени пьяных и тянулись экстравагантные туалеты, попеременно то утопавшие в тени, то залитые светом.
Если древнюю Киферу омывали лазурные волны Средиземного моря, то московская Кифера была окружена поясом грязи, трудиться месить которую нам вовсе не хотелось.
На перекрёстке, за отсутствием уклона, скапливалась вода, образуя глубокие клоаки, куда колёса экипажей погружались до ступиц, поднимая зловонные миазмы. Слегка обеспокоенные мыслью увязнуть в подобной трясине среди затора полузатопленных дрожек, мы приказали нашему извозчику развернуть оглобли и отвезти нас обратно в гостиницу Смирнова.
По его изумлённому взгляду мы поняли, что он считает нас посредственными спутниками, смешными в своём ригоризме. Однако он подчинился, и мы закончили вечер прогулкой по переулкам, окружающим Кремль. Взошла луна, и иногда серебряный луч выдавал парочку, укрывшуюся в тени деревьев, держащую друг друга в объятиях или идущую рука об руку. Там была похоть, здесь была любовь...
Комментарии